Профсоюзный комитет

Степанов Виктор Константинович
Заслуженный учитель школы РСФСР

Я родился 1 июля 1934 года в деревне Сорокино Ростовского района в семье председателя колхоза, коммуниста.

Отец осенью 40-го года, возвращаясь из командировки, трагически погиб. Мать – домохозяйка осталась с пятью детьми. Старшей дочке – 15 лет, младшей – 1 годик. Мать устроилась работать сначала в пожарную часть, потом уборщицей в магазин, затем уборщицей в клуб. Жили голодно.

Тем, кто работал и имел детей, давали продуктовые карточки и талоны на обед в столовой. Нормы были очень маленькие. Мать закрывала хлеб в сундук и запирала его на замок, чтобы мы его не съели.

22 июня 1941 года началась война. Этот день запомнился навсегда.

Я шёл домой из детсада и увидел толпу людей, возбуждённых и плачущих. Только раздавались слова, что началась война, немцы напали на нас. Я был ещё мал, чтобы понимать суть этой трагедии, но ощущение чего-то страшного возникло. Потом начались призывы мужчин на войну, их проводы, прощания с родными и близкими. Женщины их провожали далеко от посёлка, никак не хотели расставаться с любимыми, так и шли, держась руками за котомки.

В июле 1941 года жителей посёлка мобилизовали в свободное от работы время возводить вокруг посёлка глубокие окопы, бомбоубежища (квадратные котлованы в человеческий рост). Настроение у всех было тревожное. Велись разговоры о том, что фашисты могут окружить Москву и захватить наш посёлок. Однажды поздней осенью в дождливую, слякотную ночь кто-то в посёлке стал кричать, что фашисты сбросили десант парашютистов и двигаются в нашу сторону. Началась общая паника. Мать взяла на руки младшую дочь Риту и большой узел с одеждой и бельём, нам всем дала по узлу. Мы побежали из посёлка в сторону кустарника у заросшего озера. Помню, как в ночной тишине раздался мужской голос, назвавший мою маму по имени и отчеству, приказал вернуться в посёлок и не паниковать. Кто это был, мы так и не узнали. К счастью фашистов под Москвой разбили.

Наступила зима 1942 года. Это было очень голодное время для нашей семьи. Мама несколько раз брала отцовскую одежду и обувь, столярные и слесарные инструменты и меняла их на картошку в деревнях у сельских жителей. Кстати, мой отец, по словам мамы, был самым модным в посёлке, носил модную одежду и обувь, особенно ценил галстуки. Вскоре, весь «товар» на обмен закончился, и опять наступили голодные дни.

Сестре Капитолине исполнилось 15 лет. Она закончила 6 классов и устроилась поселковым почтальоном, стала получать продуктовые карточки. В 1942 году с фронта стали приходить в большом количестве «похоронки». Их нужно было разносить по семьям погибших. Капа видела жуткие сцены семейного горя и, не выдержав, отказалась от этой работы. Тогда это дело поручили мне. Но и я после вручения нескольких «похоронок» разревелся и отказался их доставлять.

Зимой 1942 года заболели и умерли прямо дома две мои сестрёнки. Через пару недель заболел и я. Была очень высокая температура, я временами впадал в полузабытьё. Когда пришёл в себя, услышал разговор моей матери с родственницей о том, как она меня ночью на огромных санках привезла в больницу. Старик-врач попытался снять с меня валенки, но не смог, так как ноги сильно распухли. Тогда он скальпелем разрезал оба валенка и снял их с ног. Но никаких лекарств у него не было. Мне дали кусок чего-то сладкого и стакан кипятка. В ответ на эту заботу, я стал нецензурно ругать доктора, обзывал его «козлом», а ночью обулся в разрезанные валенки и удрал из больницы домой к маме. Болезнь не отступала, и вот две женщины задумались о том, где взять гробик и кто в такую стужу выкопает могилу. Но смерть обошла меня стороной.

Летом и осенью 1943 года в посёлке был открыт лагерь для немцев-военнопленных, человек на 100. Их охранял взвод наших солдат. Немцы работали на добыче торфа, гравия, песка. Жили они в двух огромных бараках на краю поселка за двумя рядами натянутой колючей проволоки. По углам стояли сторожевые вышки.

Нас пацанов разбирало любопытство, что же там внутри. И вот в какой-то зимний день мы решили проникнуть внутрь лагеря. Всех немцев увезли под конвоем на работу. Лагерь остался охранять один солдат с винтовкой на вышке. Когда он ушел погреться в здание, мы проделали два лаза в ограждении и забрались на крышу одного из зданий. Как нам это удалось — не помню. Помню только, как через слуховое оконце мы проникли на чердак здания через открытый люк в потолке. Проникли на кухню, далее прошли по нескольким комнатам. Искали под соломенными матрасами что-нибудь интересное: открытки, блокноты, лезвия для бритья (они очень ценились, ими можно было затачивать карандаши).

Возвращаться решили тем же путем. Но прыгнув с крыши в сугроб мне не повезло: в ногу впился осколок стекла. Я, видимо, сильно заорал от боли, и на мой крик прибежал часовой с винтовкой. Он вызвал дежурного по караулу — старшину Петю Сороку, который переправил нас, насмерть перепуганных пацанов, в здание пожарной части, к которой примыкала воинская конюшня. Все лошади были на месте, мы их всех знали, все они были смирные, кроме одного жеребца по имени Копчик. Вот этот Копчик вдруг стал меня гонять по всей конюшне, пытался укусить или лягнуть. Я орал на всю мощь. Кто-то сообщил об этом родителям. Примчались наши матери-спасительницы. Как они обошлись с Петей Сорокой, описывать не буду… Он от них еле удрал.

Летом мы любили играть в лапту и футбол. Мяч шили сами из обрезков кожи старой обуви. Внутрь набивали тряпок. Купить настоящий мяч было невозможно.

Очень хотелось побывать в лесу. Он был в трех-четырех километрах от поселка, но мы боялись туда ходить. Взрослые работали по 10-12 часов в день без выходных. Однажды мы уговорили старика дядю Леню Лобанова взять нас с собой в лес. Около станции Сильницы мы наткнулись на большой шалаш. Постройка была капитальной. Внутри валялись пустые консервные банки, какие-то тряпки. Дядя Леня сказал нам, чтобы мы как можно скорее бежали домой. Сам он пришел домой через 2-3 часа и рассказал, что это была стоянка дезертиров. С тех пор до конца войны мы в лес ни ногой.

Любимым нашим развлечением было катание на поездах узкоколейки, которые возили торф на станцию Сильницы. Надо было из засады догнать последний вагон, залезть вовнутрь. Работали два паровоза. На одном из них трудился расконвоированные пленные: машинист Август и его помощник. На другом паровозе машинистом был Митя Макаров, по какой-то причине вернувшийся с фронта моряк.

Если ехал машинист Август, то нам везло. Он всегда останавливал состав, нас подростков сажал в грузовые вагоны, на остановках вежливо высаживал. Видимо любил детей.

Другое дело, если состав вел Митя Макаров. Однажды в летний жаркий день мы с приятелем Колей Столяровым решили от скуки «покататься зайчиком». Забрались в грузовой вагон, доехали до станции Сильницы благополучно. По возвращению домой опять забрались в пустой грузовой вагон. Думали, что Митя не заметит, а он остановил состав, не доехав до дома 2-3 километра, залез к нам в грузовой вагон, снял флотский ремень с увесистой пряжкой и пару раз врезал мне по спине. Как я вырвался из его рук не помню, а вот другу Кольке досталось от него по полной. Вся спина была синяя с отпечатками пряжки с якорем. Родителям жаловаться не стали, ведь понимали, что оба были нарушителями. Так я и постигал науки жизни: есть люди добрые к детям, а есть злые как звери.

К концу 1943 года из блокадного Ленинграда привезли в село Караш более 30 детей. Под детский дом отвели лучшее в селе кирпичное здание школы, выселив из него 5-7 классы. Со многими детдомовцами мы подружились, отдавали им часть своей еды из дома: кусок хлеба, несколько картошин. Они и этому были страшно рады. Их детские рассказы о пережитом вызывали у нас чувство сострадания.

Где-то в начале 1943 года жителям поселка разрешили брать земельные участки под огороды. Раньше это было строжайше запрещено, так как земля была колхозной. Еще разрешили брать отходы на пилораме - так называемые доски «горбыли» и строить из них на окраине поселка сарайки. Там люди содержали овец, кур, гусей и даже коров. Жить стало намного лучше, сытнее.

Остался в памяти моей налет фашистской авиации на железнодорожные станции Петровск и Сильницы. Бомба попала в вокзал и убила 7 человек, а зарево от горящих военных составов было видно на несколько километров.

Один фашистский истребитель пролетел над поселком и дал очередь по бригаде женщин, работающих на добыче торфа, но никого не ранил и не убил. Помню, как эти перепуганные женщины прибежали в поселок, многие от пережитого временно разучились говорить.

Моя мама была на работе, а мне поручила в обед взять глиняное блюдо и в столовой на талон получить «кашу-размазню» (на воде, без масла). Когда я возвращался домой с этой кашей, над поселком стал кружить немецкий истребитель, но не стрелял. Я на него засмотрелся, запнулся, и вся каша оказалась на земле. Я очень переживал, но мама меня не ругала. Я вообще не помню, чтобы она меня когда-нибудь ругала.

9 мая был теплый ясный день. Был обычный урок в 4 классе. Вдруг кто-то взрослый вбегает в класс и кричит: «Ура! Победа! Война закончилась! Все бегите домой!». И мы побежали… По дороге подбрасывали в воздух сумки с учебниками. В поселке радовались все жители. Они обнимались, целовались, пели песни. Мужчин было очень мало, да и те были многие инвалидами. Кто-то без ноги, кто-то без руки.

Война принесла много горя. После Дня Победы мы до 1 сентября почти каждую неделю всей гурьбой бегали на станцию Сильницы. Нам казалось, вот-вот остановится железнодорожный состав и из вагонов выйдут вернувшимися с войны отцы и родственники, но счастливых встреч не было.

 

Из воспоминаний В.К. Степанова